Единственное вознаграждение за вынужденную поездку в Брянск.
Ночью, как и предполагал, заснуть не удалось, хотя купе было комфортное, всего один кроткий попутчик напротив, безмятежно и беззвучно почивавший, чистое бельё, перестук колёс… Но взбудораженное, распалённое сознание вихрилось, не желая оседать, не желая переходить в иной режим. Бессонница, одним словом. Ну это уж не привыкать, конечно – но дело в ином.
Всё же темнота, непривычная обстановка, ритмичная вибрация и колёсные кастаньеты хотя и не усыпили, но – определённо утоньшили сознание. Это не сон и даже не полусон… Так, в четверть сна, что ли…
И вот потихоньку начинает звучать оратория. Постепенно набирает силу, обороты… Ребятишки, ничего подобного ни я, ни вы в своей жизни не слыхивали. И не услышим, увы. Это классический европейский музыкальный язык, без всякой додека<ко>фонии, без режущих слух малых секунд и прочей нервотянущей россыпи. Нет, все интервалы классические, исполнение без вывертов. Но любая самая замечательная оратория в сравнении с этой – всё равно что скульптура острова Пасхи супротив, положим, ангела Шартрского собора или плотник супротив столяра.
Ясный Эйяфьятлайокудль, ничего тут не «опишешь». О, эти невероятно сложные переливы, переходы, перехваты разных партий, разных частей хора, мужских и женских голосов, этот какой-то сверхчеловечески сложный звуковой фрактал, который ни один композитор не напишет и никакие исполнители не споют! Я затаил дыхание, чтобы не спугнуть это чудо, чтобы эти бесплотные звуковые нити, перекидываемые, опрокидываемые, вниз отбрасываемые, кверху вскидываемые, расплетались и сплетались как можно дольше. И какое-то время мне удавалось скрыть своё присутствие. И это было ни с чем не сравнимо.
Но такое долго длиться не может. Постепенно ходы стали упрощаться, звук – слабнуть… И вот уже опять просто перестук колёс, просто купе, просто поезд Москва-Брянск под чуднЫм названием "Иван Паристый".
